Воспоминания

Татьяна Ивановна Шмыга:

   Николай Осипович пользовался в те годы большой популярностью. На спектакль с его участием ходили специально. Красивый, с обаятельной улыбкой, с прекрасным голосом, Рубан был рождён для сцены. В классических опереттах он был просто неотразимым «фрачным героем»: его Айзенштейна из «Летучей мыши» или графа Данилу из «Весёлой вдовы» забыть невозможно.
   Николай Осипович – прирождённый артист оперетты, подвижный, органичный и при этом с невероятным обаянием. Отменные внешние данные, прекрасный голос удивительного тембра, драматический талант… Стоило Рубану появиться на сцене, как зал сразу попадал под воздействие его игры. В «Сильве» он был пылким и мужественным Эдвином, в «Летучей мыши» - легкомысленным Айзенштейном, в «Весёлой вдове» - ироничным, скрытным графом Данилой… В этих ролях Николай Осипович и внешне был великолепен – он как никто другой умел неотразимо носить фраки. Но при этом Рубан не был просто опереточным «фрачным героем» - он замечательно исполнял и характерные, и комические роли. За одну из них, Миколы в «Трембите», он, как известно, получил в своё время Сталинскую премию.
   И в жизни Николай Рубан был человеком привлекательным. Весёлый, жизнерадостный, доброжелательный, всегда с улыбкой, большой выдумщик, обожал разного рода розыгрыши. Излишне говорить, что в труппе его любили. Но вот так вышло, что этот замечательный актёр, премьер вдруг ушёл из театра. Ушёл в зените своей популярности.
   Произошло это во времена Канделаки. Николай Осипович был не просто талантливый актёр, у него были способности к режиссуре. И вот однажды он предложил Канделаки свой вариант либретто, кажется, «Марицы», чтобы тот дал ему возможность поставить ему новый спектакль. Но Канделаки отказал Рубану (точной причины я сейчас не помню). И Николай Осипович написал заявление об уходе. Думаю, что в то время он внутренне уже был готов уйти: с женой, нашей пианисткой, они тогда часто выступали с концертами на эстраде. Так что уход из театра не повлиял на популярность Рубана – он стал артистом Москонцерта и работал там интенсивно, много гастролировал, продолжал пользоваться прежним успехом, его записи постоянно звучали и по радио…
   Через много лет, в конце семидесятых годов, я снова встретилась с Николаем Осиповичем на сцене. Мне предстояли очередные гастроли по некоторым городам. Выступления должны были проходить с оркестром лёгкой музыки МГУ под руководством Анатолия Кремера… Сложилось так, что все мои партнёры, с которыми я обычно выступала в концертах, оказались в отъезде. Было лето, самая гастрольная пора. И тогда мне на помощь пришла Галина Александровна Шаховская. Она посоветовала: «Таня! Пригласите Рубана!» К тому времени Николай Осипович уже давно не работал в театре, и, помню, меня охватило сомнение – всё же такой перерыв, да и возраст… Но Галина Александровна меня успокоила: «Возьмите его на гастроли, не пожалеете. Увидите, на сцене он будет так же хорош, как и прежде».
   И действительно – произошло чудо. Это всегда бывает с настоящими артистами – на сцене они преображаются. В поездке Николай Осипович покорил всех и своим мастерством, и своим всегдашним обаянием. Сначала покорил музыкантов, а ведь известно, что музыканты – народ особый: они всегда настроены к солистам критически, любят над ними подтрунивать, поговорить о них со всякими подковырочками. И вот эта непростая публика приняла Рубана очень хорошо. А о публике в залах и говорить не приходится. Гастроли наши прошли удачно: мы пели с ним дуэты из оперетт, выступали каждый и со своими сольными номерами. Потом мы ездили на концерты с Николаем Осиповичем и с этим оркестром ещё несколько раз.
   Я смотрела на Рубана, радовалась за него, вспоминала совместные выступления в спектаклях нашего театра – в «Графе Люксембурге» Ф. Легара, в «Баронессе Лили» венгерского композитора И. Хуски, в других спектаклях…”


---

Татьяна Рубан

Газета «ИЗМАЙЛОВСКИЙ ВЕСТНИК». 1995 год. №№ 16, 18,19.



СВЕТ ДАЛЁКОЙ ЗВЕЗДЫ

    Не без волнения пишу я этот очерк о своем отце – знаменитом в прошлом артисте оперетты Николае Осиповиче Рубане. «Легендой Московского театра оперетты» назвал моего отца специалист по истории музыкального театра Александр Иняхин в своей статье «Николай Рубан – человек с улыбкой», написанной им для журнала «ТЕАТР» к 80-летию артиста.
    Отец, несомненно, прожил в искусстве яркую жизнь, и многое в ней мне кажется важным и о многом бы хотелось сказать.
    И начну я, пожалуй, с самой высокой ноты - с конца сороковых - начала пятидесятых годов, потому что именно в эти годы слава отца достигла своего апогея, и его, премьера столичного театра, благодаря десяткам напетых им пластинок и сделанных радиозаписей, благодаря участию в многочисленных концертах и гастролям с сольной программой, знала и любила уже не только Москва, а буквально вся страна.
    Его узнали и полюбили таким, какой он на этих фотографиях – красивым, элегантным, обаятельным. Победительным. Эдвин в «Сильве» и Генрих Айзенштейн в «Летучей мыши». Амплуа фрачного героя и героя-простака.
    Правда, полюбили его, конечно, не столько за красоту, сколько за талант. За его необычного тембра лирический баритон, за прекрасную вокальную культуру, музыкальность, за легкий лирико-комедийный актерский талант, артистичность, огромное сценическое обаяние.
    Все это вместе взятое было в отце настолько органично, что очень многие знатоки и ценители искусства оперетты считали его идеальным опереточным героем.
    Конечно, отец очень верно угадал свое призвание, но огромной его удачей было и то, что он пришел в жанр оперетты именно в то время, когда он пользовался огромным общественным спросом, что, в свою очередь, вызвало его кратковременное, но поистине блистательное развитие. Я имею ввиду военные годы и первое послевоенное военное десятилетие.
    Стало уже хрестоматийным, что "музы во время войны не молчали". Тем более огромным успехом у зрителей пользовался такой легкомысленный, несерьезный и условный жанр, как музыкальная комедия, общественная основа которой – безусловное стремление человека во все времена к жизни не только счастливой, но яркой и праздничной. И естественно, что во время войны это стремление было особенно сильным.
    «Если бы ты только видела, каким успехом пользовалась оперетта в годы войны»,- говорили мне родители, вспоминая военные годы. А всю войну, с 1 июня 1941 года и по май 1945, отец прослужил в Республиканском театре музыкальной комедии Карело-Финской ССР.
    Отец был невоеннообязанным, поскольку за 2 года до начала войны у него каким-то чудом закрылся тяжелейший туберкулезный процесс в легких, лишивший его одного легкого и «выдавший ему «белый билет».     Вот с одним-то легким отец и сделал блестящую карьеру певца, и певцы это вполне оценят - ведь поют-то, между прочим, не столько голосом, сколько духом – дыханием!
    Угадав свое призвание, отец вышел на свою звездную орбиту стремительно, как ракета, отбрасывающая одну ступень за другой.
    Сначала - два года работы в Ленинградском областном театре оперетты, куда он, распростившись с хорошо оплачиваемой по тем временам работой инженера-конструктора, пришел на копеечную зарплату артиста «на выходах». Это была для него интенсивная работа-учеба, когда он, понимая, что может играть так, как ведущие артисты театра, выучивает все главные партии и роли, чтобы быть всегда готовым заменить заболевшего премьера, хотя играет на первых порах все, что дают. Но уже к концу этого периода получает главную роль – Григория - в музыкальной комедии С.Заславского «Соловьиный сад».
    А потом – удача! Его приглашают на первые роли в Республиканский театр музыкальной комедии недавно образованной после финской войны Карело-Финской ССР. И он, став счастливым обладателем собственной «рабочей» одежды – фраком, едет играть, в первую очередь, так называемые фрачные роли, ибо в то время в провинциальных театрах оперетты актеры должны были иметь собственный гардероб. С приобретением дорогостоящего фрака отцу помогла его мать - эстонка Юлия-Розалия Гансовна Паленберг, оставшаяся жить в Эстонии, которая после Первой мировой войны вышла из состава Российской империи и стала самостоятельным государством. С отца сняли мерку и его размеры были отправлены в Эстонию. В обмен он получил готовый фрак.
    … Как-то знаменитый режиссер Юрий Александрович Завадский сказал мне: «Мне очень нравился Ваш отец на сцене. Понимаете, он никогда не был смешон в ролях графов, а это уже очень много в нашем актерском деле - не быть смешным в таких ролях».
    Мне было очень приятно слышать это от такого элегантного и тонкого человека, каким был Завадский. Я ничего не сказала ему на это, а про себя подумала – конечно, все неслучайно. Просто в отце всегда и во всем – и в жизни и на сцене - очень чувствовалось то, что называется породой. Он был потомственным петербургским дворянином и никогда не был смешон ни во фраке, ни в смокинге, ни в любом другом костюме.
    … Отец дебютировал в Карелии 21 июня 1941 года в городе Выборг ролью Джима в оперетте «Роз-Мари», а вечером 22 июня с последним эшелоном театр срочно эвакуировали г. Петрозаводск - началась Великая Отечественная война и финны перешли границу. И началась у театра жизнь на колесах.
    В 1942 году, отец, выдержав экзамен (вместе с театром) на профессионализм партией маркиза де Корневиля в комической опере Р.Планкетта «Корневильские колокола», получает признание не только нашего советского зрителя, но и такого незнакомого нам в те годы западного.
    В 1942 году театр играет на гастролях в Мурманске, куда американские и английские моряки и летчики приводили и сопровождали караваны судов с оружием и товарами по «ленд-лизу». И, конечно, все они всегда приходили на спектакли театра. Особенно, когда шла оперетта американских композиторов Фримля и Стотгарта «Роз-Мари», в которой отец играл роль ковбоя Джима Кеннета и по традиции пел знаменитую песенку Джима «Цветок душистых прерий» на разных языках, в том числе, и по-английски.
    - Ну, браточки, сегодня вам не удастся доиграть вашу американскую оперетту, - говорил в эти дни любивший приходить к актерам за кулисы знаменитый в прошлом полярник, а в годы войны – уполномоченный Комитета Государственной Обороны Иван Дмитриевич Папанин.
    - Почему?
    - А фашисты знают, что в этом спектакле Николай Рубан поет по-английски и в зале будет много союзников. Придут, чтоб Рубана освистать.
    И надо сказать, что именно во время этого спектакля почти всегда начиналась воздушная тревога. Спектакль прерывали, зрителей рассредоточивали, но после отбоя «Роз-Мари» всегда доигрывали.
    И американцы, действительно, всегда освистывали отца, так как свист у американцев, как теперь нам известно, это высшее проявление восторга. Они часто бывали на спектаклях с его участием и уверяли отца в том, что если бы он уехал с ними в Америку, то пользовался бы там огромным успехом и стал миллионером.
    Сейчас, когда я смотрю на эти фотографии отца, то очень хорошо представляю его в музыкальных фильмах рядом с Джанет Макдональд или Диной Дурбин. Они были современниками и в иные для нас времена вполне могли бы встретиться на съемочной площадке.
    А после Карелии у отца была Москва, столичный театр, получение за роль Миколы в оперетте Ю.Милютина «Трембита» престижной в те годы Сталинской премии и поистине всенародная слава.
    Четыре военных года интенсивнейшей работы, когда спектакли играли, практически, без выходных дней, исключая дни переезда театра из одного прифронтового города в другой, когда шли ежедневные репетиции новых спектаклей и почти ежедневные шефские концерты в госпиталях и воинских частях, сделали из отца настоящего профессионального артиста. И публика его очень любила.
    Моя мать, Галина Васильевна Рубан, рассказала мне как-то один эпизод, связанный с выступлением отца в спектакле «Холопка» по оперетте Н. Стрельникова, когда театр гастролировал в Уральске.
    В этот вечер отец не должен был играть, и в программке был указан другой актер. Но он заболел и отец был срочно вызван в театр. Он играл Никиту Батурина, вернувшегося из-за границы в Петербург.
    …Ночь. На сцене полутьма. Набережная Невы. Выходит отец в историческом костюме и парике. Оркестр играет вступление к выходной арии, и отец начинает петь:

    «Снова в России, снова с тобой.
    Город прекрасный, город родной!»

    Эту фразу публика не дала ему допеть - раздался шквал аплодисментов. Отец не слышал оркестр, оркестр – его. Действие прервали и ждали несколько минут, пока публика успокоится. Начали снова. Отец бисировал эту арию три раза…
    …Забегая вперед, скажу, что таким же успехом он пользовался и у московской публики – очень часто, закрывая концерты в главном в те годы концертном зале страны – Колонном зале Дома Союзов, он бисировал по несколько раз. Ему это удавалось даже в Кремлевском театре. Ведущему концерта, объявлявшему выступление отца, можно уже было и не заканчивать фразу: «Выступает заслуженный артист Карело-Финской ССР…» , «Лауреат Сталинской премии» уже «тонул» в громе аплодисментов...
    …Отец переиграл в Республиканском театре музыкальной комедии очень многое из классического опереточного репертуара. Как пригодились в военное время все эти маркизы де Корневили, князья Эдвины, принцы Раджами, Джимы и Бони, и даже Фигаро из «Свадьбы Фигаро» Моцарта! Удивительное дело! Жестокая война, разруха, смерть, полуголодное и просто голодное существование, а руководство культурой республики щедро финансирует свой театр музыкальной комедии. И эвакуированный из блокадного Ленинграда мастер опереточного жанра, режиссер, заслуженный деятель искусств РСФСР Алексей Николаевич Феона с размахом ставит «Периколу» Оффенбаха, «Баядеру» Кальмана.
    Что значит с размахом? А то, что никаких декораций и костюмов из подбора, все к каждому спектаклю делается заново, и дамы «из высшего света» щеголяют на сцене не в крашеной марле, а в кисее, шелке и бархате. Или - в парче, как Перикола на балу у губернатора.
    И все это «парчовое великолепие» буквально обрушивается на сидящих в зале более чем скромно одетых зрителей. И они с восторгом принимали этот праздник, тем более, что делался он талантливыми людьми, прекрасно знавшими законы жанра и создававшими легкие комедийные спектакли с веселой шуткой, упоительными мелодиями и такими красивыми любовными страданиями, которые, конечно же, окончатся полным счастьем для влюбленных.
    В зале – полуголодные зрители, на сцене – полуголодные артисты. Последнее к моему отцу одно время относилось в полной мере – мама ждала моего появления на свет и получала продовольственную карточку иждивенца, и поэтому свой паек работающего отец отдавал ей, а сам ел тогда, когда его угощали на шефских концертах. Но военные с энтузиазмом принимали у себя артистов и всегда их подкармливали.
    Конечно, театр ставил и советские оперетты, существовавшие в то время – «Свадьбу в Малиновке», «На берегу Амура», «Девушку из Барселоны», «Раскинулось море широко». И уж само собой разумеется, что эти спектакли были особенно близки зрителю, а самое главное – они каждому давали в то тяжелое время надежду на мирную жизнь.
    В марте 1943 года за роль командира Басова в музыкальной комедии «Девушка из Барселоны» отец был удостоин звания заслуженного артиста Карело-Финской ССР.
    Милая оперетта! Потеха на час! Сколько радости она дала людям в Мурманске и Вологде, Туле и Беломорске, Рыбинске и Петрозаводске, Уральске и Архангельске - везде, где пролегали гастрольные маршруты Республиканского театра музыкальной комедии!
    Но все кончается. И после войны театр из-за отсутствия своего собственного помещения руководство республики решает отправить на гастроли в… Ташкент! А впереди у театра – ничего определенного. И отец увольняется и решает вернуться в Ленинград. Но … там молодой заслуженный артист Карело-Финской ССР что-то не производит должного впечатления и работы в театре отцу не находится. И тогда он сдает свою ленинградскую квартиру и едет попытать счастья в Москву.
    Позади остается пепелище – умершие в блокаду близкие моих родителей и моя старшая полуторагодовалая сестренка. Отцу и маме повезло – отец, ведомый своим призванием, уехал из Ленинграда накануне войны, а мама была вывезена из блокадного города по льду Ладожского озера в марте 1942 года.
    …1946 год. Столичный театр оперетты. Отец с успехом дебютирует в музыкальной комедии Б. Александрова «Моя Гюзель».
    Московский театр оперетты послевоенного времени! Что ни имя – то звезда! Причем, во всех опереточных амплуа – Николай Бравин, Татьяна Бах, Григорий Ярон, Михаил Качалов, Евдокия Лебедева, Серафим Аникеев, Владимир Володин, Василий Алчевский, Клавдия Новикова, Регина Лазарева, Ольга Власова, Софья Вермель, Елена Савицкая. Всех не перечислить.
    Спектакли ставит Григорий Маркович Ярон, потом – пришедший в театр главным режиссером Иосиф Михайлович Туманов. И жанр оперетты по-прежнему пользуется не только успехом, но и уважением. Оперетта, как и раньше, необходима. Жизнь все так же не устроена и трудна, но надежда на лучшее вспыхивает с новой силой.
    …Много лет спустя один доктор физико-технических наук, узнав, что я – дочь Рубана, сказал мне:«Вы даже представить себе не можете, чем была для нас в те послевоенные годы оперетта, а особенно – Ваш отец, когда мы, голодные, раздетые, разутые студенты всеми правдами и неправдами прорывались в театр на галерку и наслаждались музыкой, весельем, талантливой игрой, красивыми людьми, нарядами и всей этой красивой опереточной жизнью!»
    А на сцене Московского театра оперетты в те годы премьера шла за премьерой. И на них обязательно бывали ведущие театральные критики, которые скрещивали между собой шпаги, пытаясь выяснить, почему «Летучая мышь» И.Штрауса в ее новой редакции так далеко отошла от своего первоисточника, что ее герои стали напоминать героев неовенской, кальмановской, типично фрачной оперетты, и насколько это правомочно. Или – а не разрушает ли Туманов своей постановкой «Вольного ветра» И.Дунаевского законы опереточного жанра, умаляя роль композитора за счет драматургии, и вводя в оперетту столь серьезное для нее содержание в ущерб комедийности.
    Сколько талантливых людей пришло в те годы в театр оперетты, сделав его, по сути, своеобразным советским театральным Голливудом! Все сошлось в одной точке – и наличие прекрасных актеров, и приход таких выдающихся композиторов, как И.Дунаевский, Ю.Милютин, В.Соловьев-Седой, драматургов Н.Эрдмана, В.Винникова, В.Типота, В.Крахта, В.Масса, М.Червинского, и работа таких мастеров режиссуры, как М.Ярон и М.Туманов.     Московский театр оперетты переживал свой звездный час!
    Отец, доброжелательно встреченный такими мастерами театра, как Николай Бравин, Татьяна Бах, Григорий Маркович Ярон, а позднее – Иосиф Михайлович Туманов, сразу вошел в репертуар и очень скоро стал ведущим артистом. Он играл премьеру за премьерой и очень много и с азартом работал.
    Один из любимейших его спектаклей тех лет - « Летучая мышь» И. Штрауса на либретто Н.Эрдмана и М.Вольпина в постановке Иосифа Михайловича Туманова. Прекрасная музыка, увлекательная интрига, остроумные репризы, интересные режиссерские находки и акценты – все это радовало и вдохновляло отца, и он был необыкновенно органичен в роли жизнерадостного бонвивана Генриха Айзенштейна.
    Отец очень любил роли героев-простаков – они давали ему возможность не только петь хорошую музыку, но и играть, разрешая по-своему увлекательные актерские задачи.
    С ролями же героев-любовников было сложнее – страдающие от любви Тассило, Эдвин или принц Раджами, достаточно условные и статичные, давали мало возможности действовать в спектакле, но вот музыка Кальмана – она искупала все! Отец очень любил Кальмана за его музыкальную драматургию, симфонизм его музыки, за драматическую насыщенность партий главных героев. Музыка оживляла схему, вела за собой, заставляла публику сочувствовать любовным страданиям высокопоставленных героев. И порой игра отца в финале второго акта «Сильвы» в момент разрыва Сильвы и Эдвина достигала настоящего драматизма, усиленная знаменитыми кальмановскими музыкальными финалами. Отец спел партии почти всех кальмановских героев – Эдвина, Тасилло, Раджами, но не было среди них Мистера Икса, о чем отец очень сожалел.
    Возвращаясь к «Сильве», надо сказать и о том, что его драматизм не мешал, однако, восприятию этого спектакля как спектакля именно музыкально-комедийного. Вся стилистика яроновской «Сильвы» являлась, в конечном счете, комедийной и никакие мелодраматические куски не нарушали ее общего единого комедийного знаменателя.
    По рассказам отца, именно так ставил кальмановские мелодрамы в Ленинграде и Карелии и Алексей Николаевич Феона. И дело здесь не в количественном соотношении смешного и мелодраматического, а в ином качестве актерского самочувствия и сценического поведения в драматических сценах – все искренне, всерьез и… как-то очень легко, чуть-чуть не так, как в драме, но это неуловимое «чуть-чуть» и давало иную окраску этим сценам и позволяло органично переходить к эпизодам чисто комического плана. Отец всегда помнил, что играет мелодраму в условном жанре музыкальной комедии.
    Сколько помню отца, он всегда много работал. И всегда легко. Может быть, потому, что делал любимое, а главное – оптимальное для себя дело, поскольку, как известно, первое далеко не всегда совпадает со вторым.
    В те годы он очень был занят в театре. Ежедневные репетиции, почти ежевечерние спектакли - труппа театра была очень компактной. А вед отец еще занимался и концертной деятельностью и делал много звукозаписей и на радио, и на «Мелодии». Его везде хотели и везде ждали.
    Сколько он, влюбленный, как он говорил, в хорошую музыку, разыскал неизвестных нам в то время чудных арий из оперетт западных композиторов и перевел для себя их тексты на русский язык! Одну из них я особенно люблю – это ария из оперетты Р.Штольца «Фаворит» –«Я знаю край, где нет печали». Дом звукозаписи в то время работал круглосуточно и очередь отца на запись была в тот день …в 5 утра! И он прекрасно записал эту арию! «Когда я, наконец, вышел из ДЗЗ на улицу, меня шатало», - вспоминал отец.
    Певцы в полной мере оценят этот эпизод – они понимают, что значит петь в 5 утра после бессонной ночи.
    Конечно, такое было под силу только хорошему певцу с настоящей вокальной школой, который знал все особенности своего голосового аппарата и умел ухаживать за ним. Певческих трудностей именно как трудностей для отца в то время не существовало – все они были далеко позади, когда он учился в вечерней школе пения при (теперь уже опять!) Мариинском театре, куда отец, студент Политехнического института, поступил в класс известного певца, заслуженного артиста РСФСР А.М.Давыдова. Друг и последователь Шаляпина, он взял за основу обучения пению известный шаляпинский принцип – «петь надо так, как говоришь». И весь процесс обучения, от постановки голоса и дыхания до музыкальной фразировки, был подчинен именно этому принципу. Отец был способным учеником и скоро пел так же легко и естественно, как говорил. И навсегда усвоил золотое правило – спетая фраза – это произнесенная фраза. А обучал пению А.М.Давыдов своих учеников, конечно же, на классической русской и зарубежной вокальной литературе.
    … В послевоенные годы на сцене Московского театра оперетты царила такая творческая атмосфера, и такие в нем были актеры, буквально влюбленные в свой жанр и только для него и созданные, что избыток их сил и таланта позволял им даже… самим шутить во время спектакля. Импровизаций было много – у звезд ведь свои причуды! И мой отец, в частности, вместе Григорием Марковичем Яроном часто разыгрывали друг друга по ходу действия спектакля.
    Розыгрыш заключался в том, чтобы проверить реакцию партнера на остроумие. Для этого переиначивалась первая часть необходимой в диалоге репризы, отчего ее вторая часть теряла весь свой смешной смысл. И тогда партнер, мгновенно призвав на помощь все свое чувство юмора, должен был так закончить фразу, чтобы реприза была сохранена. И у них это всегда получалось.
    Как-то одна из ведущих в те годы актрис Московского театра оперетты, ныне вдова Народного артиста СССР Иосифа Михайловича Туманова Валентина Михайловна Юнаковская рассказала о том, что она даже ревновала отца к другим его партнершам (рассказывала она это, конечно, с юмором ). А какой он с другими актрисами? И на одном из спектаклей, когда ее роль играла другая актриса, она следила из-за кулис за игрой отца. И после этого успокоилась, потому что отец, хоть немного, но был другой – иная интонация, другой жест, взгляд.
    И надо сказать, что отец вообще был очень внимательным и доброжелательным партнером, с ним легко было работать.
    Атмосфера праздника, царившая на спектаклях тех лет в Московском театре оперетты, естественно, передавалась и залу, и реакция публики на игру любимых звезд была самой горячей и непосредственной-редкий спектакль обходился без бисирования арий, дуэтов или куплетных номеров, тем более что в оперетте разрешалась остановка действия.
    Лидирующими в таком приеме публики были, конечно, группы поклонников и поклонниц, и у каждой звезды – своя. Были свои поклонники у Михаила Качалова и Евдокии Лебедевой, Алексея Феона и Софьи Вермель, Владимира Шишкина и Серафима Аникева и многих других актеров. И, конечно, у отца тоже.
    В те времена расцвета жанра восторженные поклонницы буквально осыпали своих кумиров, особенно в дни премьер, букетами цветов, вызывая их на «бис» и на бесконечные поклоны после окончания спектакля. Они ждали их у служебного входа, дарили цветы и сувениры, просили автографы и подписанные актерами их фото, которые те, конечно же, с радостью им давали. Отец был очень фотогеничен и он много заказывал своих фото «местным» театральным фотографам, чтобы всегда иметь их под рукой и дарить своим поклонникам (в основном, поклонницам) с шутливыми четверостишиями.
    И как выяснилось, поклонников у отца действительно было очень много. Жизнь до сих пор сталкивает меня с людьми, у которых при моей фамилии теплеет взгляд, и они спешат мне выразить огромную признательность за искусство отца – будь то декан факультета престижного института, журналист или полковник в отставке.
    …Но лидировали среди поклонников, конечно, девушки. Это они, десятиклассницы, студентки или уже самостоятельно зарабатывающие себе на жизнь девушки, увидевшие в отце свой идеал мужчины и человека, экономили на завтраках и обедах, чтобы купить своему кумиру букет цветов, или даже целую цветочную корзину, роскошный торт или прекрасно изданные подарочные издания сочинений Шекспира, Гете, Флобера или Бальзака. Эти большие по формату книги с трогательными надписями от Оль, Галь, Валь, или Тамар до сих пор хранятся у нас в нестандартном по теперешним временам книжном шкафу.
    Влюбленные в отца, бегавшие в театр чуть ли не на каждый спектакль с его участием, они порой запускали свои занятия, и тогда их мамы просили повлиять на них, что отец, конечно, и делал.
    И теперь все эти девушки уже давно дамы пенсионного возраста. Некоторые из них так и не обзавелись семьями, а иные уже ушли в лучший мир, и с ними, как и с нами, уйдет, наверно, то удивительное отношение к развлекательному искусству, когда кумиру дарились не только цветы, но и прекрасные книги прекрасных писателей.
    …Но шло время и жизнь менялась, она усложнялась прежде всего психологически. И то, что раньше в оперетте казалось просто милым и наивным, к началу 60-х годов стало казаться уже глупым и примитивным. И не только новому поколению зрителей, но и артистам. Стало ясно, что дальнейшее развитие жанра в кальмановских традициях, что хорошо удавалось И. Дунаевскому и Ю. Милютину, просто невозможно. Традиция вырождалась в штампы, а драматургический конфликт, построенный на борьбе хорошего с «не очень» давал сбои даже в оперетте.
    Отца еще грели роли графа Данило из «Веселой вдовы» или Рауля из «Фиалки Монмартра», но во второй половине 50-х годов он все чаще и чаще участвует в таких спектаклях, как «Фонари-фонарики» Ю.Милютина или «Баронесса Лили» И.Хуска. В первом он, идеальный фрачный герой, играл милиционера Тимофея Бубликова, а во втором – блеклую копию Тассило из кальмановской «Марицы».
    Весной 1960 года отец, которому уже было 47 лет, еще лихо отплясывал буги-вуги в спектакле жанра музыкального обозрения «Москва, Черемушки» Д.Шостаковича. А что играть дальше, через несколько лет? Не будучи комиком, выходить на сцену в возрастных ролях стариков в аморфных по структуре музыкальных спектаклях и потерять столь органичный для него имидж блистательного героя-любовника?
    …Но время безжалостно. И отец уходит из театра в концертную организацию и еще 10 лет активно гастролирует по стране вместе с партнерами с сольной программой, составленной из арий, дуэтов и сцен из классических и лучших советских оперетт.
    Музыка! Он был ее рыцарем всю свою жизнь – он пел за сутки до смерти, едва оправившись после тяжелого приступа спазмов сосудов головного мозга, удивляясь тому, что он с таким трудом запоминает новую для себя мелодию. Петь - это было естественным для него состоянием, его образом жизни.
    И хотя в последние годы отец очень мало выступал, но зрители, оказывается, все равно очень хорошо помнили его.
    Один случай особенно тронул меня.
    В августе 1985 года я решила провести свой отпуск в городе детства и юности моих родителей – Ленинграде, а заодно и побывать, наконец, на своей родине – в маленьком карельском городке Беломорске. В Ленинграде, по просьбе отца, я должна была прежде всего посмотреть, в каком состоянии находится на Никольском кладбище Александро-Невской Лавры могила моего деда, умершего в 1922 году и единственного из наших родных имеющего собственную могилу, потому что все остальные лежат на Пискаревском кладбище. Его могилу отец, уже будучи москвичом, восстановил после войны.
    А в Беломорске я, конечно, прежде всего отыскала старый роддом, где белой ночью появилась на свет.
    …Но вот и лесопильный завод, в бараках которого во время гастролей жили артисты театра музкомедии. Бараков тех, конечно, уже не было. И клуб завода, где когда-то игрались спектакли, был явно не тот. Современный. И тогда, в поисках прошлого, я отправилась в городской краеведческий музей.
    Он был частично на ремонте, а потому закрыт, но - гостеприимство маленьких провинциальных городков! - меня впустили, и пожилая сотрудница музея любезно провела меня по залам. И тогда я стала расспрашивать ее о старом клубе.
    - Старый клуб? Его давно нет. На его месте теперь универмаг. А еще раньше, до войны, там были конюшни, которые и были переделаны под помещение для клуба лесопильного завода.     - Как – конюшни?
    - Да. Ну и что? Зато на его сцене этого сам Рубан пел!
    Эта фраза меня сразила. Не называя своей фамилии, я спросила Людмилу Васильевну Елагину (так звали сотрудницу музея), знает ли она, что Рубан издал в Петрозаводске книжку «Всю войну на колесах», где он дважды пишет о пребывании в Беломорске Республиканского театра музкомедии. Оказалось, что нет.
    На другое утро я уезжала в Ленинград. И еще сидя в купе поезда «Мурманск-Ленинград», я, конечно, обо всем написала отцу с просьбой выслать в адрес музея его книжку, так как стенд музея «Искусство Карелии в годы войны» украшали материалы только о работе военного ансамбля песни и пляски.
    И отец тут же это сделал.
В ответ в Москву пришла другая книга. На ней было написано – «Уважаемому Николаю Осиповичу от благодарных беломорчан. 25 сентября 1985 года, краеведческий музей «Беломорские петроглифы».
    …И вот уже 18 лет, как отца нет. Но остались многочисленные записи его выразительного голоса – этого тончайшего инструмента, которым пела его поистине артистическая душа. И хочется думать, что наше суровое и неуютное время еще востребует его жизнеутверждающее искусство.

    Редакция текста, купюры и добавления сделаны дочерью Николая Рубана - Татьяной Рубан в июне 2005 года для сайта в Интернете.